По чему и по кому та самая ностальгия, так объяснил:
– По чему-то ушедшему, бесконечно дорогому. По бесшабашной юности, по стране, какая когда-то у нас была, по той России, какую вряд ли когда-нибудь увижу. По друзьям, с которыми редко встречаешься, а хотелось бы почаще.
На встрече с журналистами перед концертом гость для начала попробовал деликатно уберечься от банальных вопросов на биографические темы и вообще о том, что легко можно найти в его сайте в Интернете: дескать, когда «человек сам себя разбирает, это шизофренией попахивает».
Быстро поняв, что уберечься никак не удастся, за каких-нибудь полчаса выдал такую информацию о себе, в том числе и эксклюзивную, каковой хватило бы, наверное, не на одну интернет-страницу. О семейном положении доложил как перед строем, оставалось только под козырек взять. Женат, двое детей, дочке шестнадцать, зовут Анной, по складу характера неисправимая «альтернативщица». Отца критикует нещадно, самый ее суровый приговор – слово «отстой». Сыну Ивану почти два года. Как у него с музыкой? Еще не «альтернативщик», но близок к тому. Жена Настя – танцовщица, сейчас преподает фитнес.
Лет десять Сергей пропел в хоре мальчиков при институте Гнесиных, прошел классическую школу вокала. Хорошие там были педагоги, жаль, что все они теперь на Западе. Про хор мальчиков Трофим рассказывал с картинками. Группа у них была как на подбор. Одаренные в плане вокала товарищи и все отъявленные хулиганы. Занятий по таким тяжелым предметам, как гармония, у них долго не было. Учителя не выдерживали, после второго урока сбегали.
Но однажды к ним пришла дама, ей Трофим благодарен по сей день: вот она чему-то действительно научила. Дама вошла размашистой походкой, вся в коже, даже кепи у нее было кожаное, и с порога сообщила примерно следующее: «Здравствуйте, дети. Зовут меня Сталина Ольгердовна. Дети! У меня нет ни мужа, ни телевизора, поэтому заниматься будем серьезно».
Учился Сергей Трофимов в институте культуры и консерватории – между прочим, по классу теории и композиции. Вот его слова о собственном образовании: «незаконченное высшее». В начале 90-х служил в церкви – подьячим, певчим, регентом. Писал музыку для церкви. Его пасхальная «Всенощная» была исполнена в Москве. Сейчас ее нигде услышать нельзя. Все, что пишется для храма, должно быть одобрено синодальной комиссией, а для этого требуется, чтобы автор как минимум был членом Союза композиторов. А он, Трофим, да – член, только другого союза, писателей России.
На концертах первого русского шансона Александра Вертинского молодые купчихи, бывало, в обморок падали. Для Трофима сие не новость, однако на его концертах, по личным наблюдениям исполнителя, ничего такого экстремального почти не случается. Правда, приходит много странных писем о том, что будто бы болели-болели его слушатели, а сходили на концерт Трофима – и выздоровели. Певец даже больше нам сказал. Одна незнакомка позвонила Трофиму и поведала, что он ей приснился. После чего она почувствовала, что забеременела.
В Ярославле у Сергея куча друзей – кивнул куда-то в сторону двери. Друзья хорошие, настоящие, есть даже фанатский клуб. Ярославская команда, похвалил Трофимов, «всегда с нами», дух наш поднимает на гастролях.
– Вообще у вас классный город, мы в нем обычно проездом, а в этот раз с утра погуляли по старому городу. Набережная понравилась, вид на Волгу, Спасский монастырь (Сергей назвал его «кремлем»). И даже ночуем здесь.
Ответив на вопрос, за что имеет премию Союза писателей России имени Александра Суворова, – за песни о Чечне, где был пять лет назад и в окружение попал, о чем много писали, – не отказался поразмышлять вот о чем. Почему на песне Бернеса «Темная ночь» душа слушателя успокоиться может, а на его крутых чеченских – вряд ли.
– Ребятам в Чечне, – спрашиваю, – есть за что воевать?
– Есть.
– А за что?
– А за Россию.
– Но тогда все в порядке, выходит дело. Откуда же такой надрыв, например, в вашей песне «Аты-баты»?
– Да все оттуда же. Не понимаю, почему в Чечне ничего не доведено до конца и все хают тех, кто там воюет. Да, перегибы имеются, там, например, воруют в армии. Но ведь на любой войне это всегда было. Вон Суворов своих интендантов расстреливал пачками. Но все военачальником гордились, а он гордился солдатами – воинами Отечества. А наши солдатушки в глазах правозащитников, демократической общественности все время в чем-то виноваты. Это не правда, они не виноваты. Нельзя раскалывать общество по таким придуманным мотивам. Надо или окончательно назвать это войной, или уйти оттуда.
Совсем не прочь был наш собеседник и регистры переключить, слегка постебаться. Неоднократно подтверждал репутацию человека, с коим даже в говорливой столичной тусовке мало кто может сравниться по искусству залихватского трепа и лихой подначки. А уж ярославские визави Сергея скучать ему не давали. Услышав про то, что в разговорах с публикой на концертах у Трофима якобы проскальзывают резкие замечания по поводу дам, примирительно провел ладонью по безукоризненно выбритому темени – мол, что вы, люди добрые, «я же последний романтик, и это видно по моей прическе».
Дамская тема достигла апогея, когда кто-то неосторожно поинтересовался, чем бы желал шансон Трофим завершить свою карьеру. Не моргнув глазом, выпалил:
– Хотел бы помереть от любви и страсти на Шерон Стоун.
Обещал подумать, что в таком случае хорошо бы написать на его могильной плите.
Разговор на исторические темы поддержал с ходу. В ответ на вопрос нашего корреспондента о гусарах, в качестве своего рода послесловия к знаменитой песне с гусарским тостом «за милых дам и стоя», разразился таким монологом:
– Офицеры русской армии относились к гусарам с большим пренебрежением. Потому что, как правило, была это золотая столичная молодежь, отпрыски людей высокопоставленных, гусару не надо было совершать подвиги, чтобы стать генералом. А с другой стороны, именно по такой причине гусарские кавалеристы всегда пытались доказать, что – воины, и храбростью они могли поделиться с кем угодно. Плюс своеобразный кодекс чести, учтем и это.
Помолчав, прибавил:
– В наши дни глупо ощущать себя гусаром. Хотя что-то такое гусарское во мне, наверное, есть. Могу ради прекрасной дамы не задумываясь выкинуть нечто такое, за что потом, может быть, придется расплачиваться.
С гусар беседа плавно перешла к скоморохам. Кое-что знает Сергей про этих бесстрашных насмешников былых времен, «игроков со смертью» – так переводится со старославянского слово «скоморох». Недаром их гусли и балалайки при царе Алексее Михайловиче жгли на кострах.
– Я и на сцене выступаю как скоморох. Пытаюсь достичь, быть может, недостижимого.
Разъяснил: люди приходят в зал членами некоего сообщества, и неважно, кто они, свободные предприниматели или чиновники, академики или уличная шпана. Трофим всегда пытается их «раскачать» то смехом, то слезами. Ему интересно, чтобы, слушая его «Снегири», «Аты-баты», «Колыбельную для России», каждый терял повседневную оболочку, нашел себя в себе – как выразился любитель пофилософствовать Сергей Трофимов, «отыскал бы свое русское ego».
– Когда это удается, чув-ствуешь, какая от зала просто потрясающая отдача идет.
А интересно, как скоморох Трофим относится к современным боярам?
– Имеем то, – только и сказал, – чего стоим.
Иногда он этих самых бояр XXI века даже жалеет. Идем, дескать, навстречу их просьбам. Каким? Подмигнув нам, выдал классный прикол на злобу дня:
– Все средства от последних концертов будут перечислены на ремонт президентского самолета.
В Ярославле Трофим узнал про себя такую новость: его мелодии, «Снегирей» и другие, можно услышать в мобильниках. Он этого не знал, одарил такой веселой концовкой:
– Ну и пусть звучат, жалко, что ли. Искусство – последнее, что у нас принадлежит народу.
Юлиан НАДЕЖДИН.