А ведь всё сводится к одному: соловецкий остров смерти послал скорбный символ подмосковной поляне смерти. Страшный привет одного кровавого пятна на теле нашей страны – другому.
Каждый день и чуть ли не каждый час перед нами на телеэкране проплывают жестокие сцены насилия и убийства, рекой льётся клюквенный сок и размазывается по телам актёров кетчуп. На фоне всей этой бутафории настоящее страдание, подлинное горе уже начинают казаться тоже какимито клюквеннокетчупными. Чтобы отделить пшеницу от плевел, надо ехать туда, где люди умирали не понарошку. На днях я впервые увидел Соловки.
Если задуматься, то судьба Соловков поистине трагична: как совместить небольшой островок недалеко от Полярного круга, с начала пятнадцатого века считающийся святым, с чудовищными муками страдавших там невинных людей? Какая аура теперь у места, где жили и трудились люди невероятной духовной силы и в то же время где, кажется, самый воздух пропитан болью, унижением и предсмертными хрипами? Земля здесь пропитана кровью в самом что ни на есть прямом смысле.
Нет, большевики здесь – не первооткрыватели. Самой страшной тюрьмой на нашей земле Соловки стали ещё при Иване Грозном, когда для раскольников и прочих нежелательных элементов были придуманы изощрённейшие пытки, когда люди в буквальном смысле заживо сгнивали в тщательно продуманных каменных мешках без света, тепла и любых контактов с внешним миром. Немногим лучше была судьба и последующих поколений соловецких узников.
Но... за всю историю Соловков до советской власти здесь терпели муки человек пятьсот. А всего за шестнадцать лет, с 1923го по 1939 годы, через Соловецкие лагеря прошли сто тысяч человек, со всеми близлежащими территориями – около миллиона. Ну пожалейте бедных тюремщиков: каменных мешков тут никаких не напасёшься, пришлось весь остров застроить бараками, где за колючей проволокой умирали тысячи лучших людей России. Бараков нынче уже нет, но коегде и сегодня здесь можно споткнуться о гнилой столб с куском ржавой проволоки.
Отдадим должное мучителям: своё дело они знали. До начала коллективизации сюда свозили главным образом цвет русской мысли – лучших инженеров, изобретателей, литераторов, философов, военачальников, много было священников и монахов. Потом хлынули тысячи наших лучших крестьян, «кулаков». Теперь и они заготавливали лес и торф в комариных болотах. Бытовал даже своеобразный термин «видл» – временно исполняющий должность лошади. Шутка юмора, как теперь говорят. Но только это не совсем шутка: каждому нужно было выполнить именно норму одной лошади.
Привозили зеков по Белому морю в огромных баржах, а когда места там не хватало, просто топили в море, и для них это был не худший вариант, потому что смерть ждала их в любом случае, только вначале они проходили через унижения, издевательства, голод и непосильный труд. За три месяца положено было выжать из них все силы, а потом… Где ни начинали в наши дни строить новое здание, всякий раз строители вынимали каменистый грунт вперемежку с человеческими костями. Весь остров – сплошное безымянное кладбище.
Хотите расскажу, как там убивали? Заключённым завязывали глаза, связывали руки и ноги и штабелями укладывали на земле. А потом стреляли в затылки. Такая вот система. В день приходилось расстреливать несколько сот человек, так что в документах приходилось сокращать текст: вместо «расстрелять» ставили просто букву «р».
А то заключённых выстраивали под окнами администрации лагеря, и вечно пьяный начальник лагеря прямо из окна потехи ради по ним стрелял. За такие шутки его, правда, в конце концов пожурили и уволили на пенсию, так что он умер в своей постели. А вот его преемника, который был помягче и даже пытался проводить с заключенными культурномассовые мероприятия, таки расстреляли. Это, кстати, было устоявшейся практикой: сперва велеть палачам расстреливать, а потом уничтожать и их самих. Между прочим, один такой товарищ самолично расстрелял тысячу сто одиннадцать человек.
А вот вам ещё один способ мучительства: вам приказывали весь день неподвижно сидеть, подбородок вперёд, глаза открыты, руки на коленях, прислоняться к стене нельзя. Разговаривать – ни в коем случае. Мило, не правда ли? Умирали от этого как будто не так уж много, но вот с ума обычно сходили. Заключённые буквально дрались за право вымыть пол или хотя бы выжать швабру. Такие приёмчики, видимо, даже не приходят в голову создателям современных телебоевиков. Фантазии, надо думать, не хватает.
Очень успешно работала и другая система: привязывать человека к дереву в голом виде и оставлять его на ночь на съедение гнусу. Тоже на рассудок влияло – это, конечно, если гнус просто не выпивал кровь жертвы.
Использовали заключённых и на строительстве Беломорканала. Вот тут, наверно, стенки канала можно было инкрустировать человеческими костями. Костей бы хватило уже потому, что канал получился мелким, метра четыре глубиной. Пять метров было в тех местах, куда, знали, приедет приёмная комиссия. Изза этого, кстати, в войну канал не пригодился, а сейчас им пользуются разве что небольшие речные суда...
Ещё лагерники делали кирпич. Сегодня обломок такого кирпича марки «Паровоз» можно купить в сувенирной лавке за тысячу рублей. Кирпич, кстати, неважный, крошится. А что вы хотите? Делалито его какиенибудь врачи или поэты.
В 1939 году лагерь был расформирован, но устоявшиеся там порядки были тщательно скопированы в восьмидесяти шести других подобных заведениях. Так сказать, лагерь умер, но дело его живёт.
Выходит, что на бутовском полигоне соловецкому кресту – самое место: это ещё один поклонный крест, каких на Соловках уже несколько. А ведь и у нас на Ярославской земле не одно и не два места, где найдены страшные тайные могилы, где простреленные черепа и без документов рассказывают, кто тут зарыт. А сколько ещё таких могил пока не нашли? Вот пусть бы и нам прислали с Соловков такой жуткий подарок, и мы стали бы ещё одной бусинкой в мрачном ГУЛАГовском ожерелье.
Соловецкий крест, думается мне, мистически связан с другим крестом, тоже поклонным, стоящим не столь уж далеко, в Карелии, в лесу, на месте ожесточённых боёв в финскую кампанию 19391940 гг., среди заросших окопов и сосен. Автор – финский архитектор. Огромный крест из чёрного камня, а с обеих сторон – прижавшиеся к нему лицом, сросшиеся с крестом две женщины, русская и финская матери, бессильно уронившие руки на перекладины креста. Невозможно и не нужно разбираться, какой национальности та или другая, страдания их одинаково невыносимы. «Россия и Финляндия – сёстры», – так начинается надпись на плите у креста.
А ведь это, между прочим, едва ли не единственный памятник в России, где уравнены в страдании бывшие противники. Не пора ли нам, наконец, уяснить себе, что воюют и убивают друг друга простые люди, чьито сыновья и мужья, и что смерть трагична всё равно с какой стороны. Да, фашисты пришли к нам с войной, и сражаться с ними было делом чести каждого россиянина. Но устраивать на месте немецкого военного кладбища танцплощадку, плясать на костях или строить там дом, зная, что гдето живут родители и жены зарытых здесь молодых парней...
Между прочим, советские захоронения в Германии содержатся в порядке. А в Испании есть общий памятник франкистам и коммунистам, погибшим в гражданской войне, где каждая сторона тоже ведь верила, что сражается за правое дело...
Кажется, мы начинаем эту простую мысль понимать. В Сортавале, где тоже шли тяжёлые бои с финнами, стоят два памятника, один советским, другой – финским солдатам. Но венков всегда два: на каждом памятнике – от той и от другой стороны.
Что ни говори, а смерть – великий уравнитель.
Владимир ЖЕЛЬВИС
Гость | 10.11.2011 в 00:22 | ответить0
с Иоанном Грозным и раскольниками Вы ошиблись — во многом благодаря и ему устояла православная Церковь силою духа русских людей не склонившихся перед католико-никонианским нашествием на Третий Рим