– Роман, ваш фильм был заявлен в афише как «документально-анимационный». Я бы добавил «художественно-». Почему вы избрали такую форму рассказа о писателе или поэте? Как возникла идея подобного синтеза?
– Вот идёте вы по улице, улице своего детства, и заглядываете в окно. И в этом окне вы видите своего друга по двору Мишку. Или убитого наркомана Корбса, или панка Дэна. Его видите только вы. А как мне это показать в кино? Уходит мир, уходит эпоха, уходит человек. Я отказался бы от этого фильма, если бы Довлатов был жив и сидел сейчас с нами. Его нет. Но он же рисовал! Вот, к примеру, человечка изобразил в блокноте. А человечек двигался, пока сам автор жил на этой странице. Как приблизиться к ощущениям героя фильма? Пусть нарисованный им человечек повернётся к нам и что-то скажет!
– Таким образом, реальность физическая, сновидческая и та, что создана актом творчества, оказываются уравнены?
– Точно. Кто-то жалуется: «Перегруженная картинка!», но у человека не бывает простой картинки. Даже сейчас мы видим не только блокнот, диктофон, чашку кофе и воду. В поле зрения каждого из нас много всего, что не видно другим. И вот это всё надо вызывать! Похоже на спиритический сеанс.
– В итоге получается очень насыщенный информационный поток...
– Тяжело, да? Все жалуются, что тяжело.
– Нет, наоборот. Очень хорошо. Я люблю сжатие. Чтобы, как в фильмах Брессона, изображение и звук не дублировали друг друга. Я вчера смотрел на диске ваш фильм об Олеше и в какой-то момент поймал себя на том, что очень много узнал об этом человеке. Посмотрел хронометраж – оказалось, с начала прошло всего двенадцать минут.
– И Армен Борисович Джигарханян там хорош, да?
– Несомненно. Но самой неожиданной удачей, на мой взгляд, оказался выбор Кирилла Пирогова на роль «голоса Бродского» в другом вашем фильме – «Разговор с небожителем». Ведь внешне у них ничего общего.
– Кирилл – это просто находка для фильма о Бродском.
– Где вы учились делать кино и кого считаете своими учителями?
– Ну какое кино? Сочинены весьма скромные работы. Это скорее переводческая деятельность. С языка литературы, столь дорогого мне. Для меня нет ничего больше литературы. «В начале было Слово, и Слово было Бог». Вот вы произнесли, к примеру, слово «диктофон» – и в вашей голове три миллиона модификаций. А как только он стоит перед нами – всё, мир сужен до состояния одного диктофона. То, что я делаю – может быть, вообще не кино. Это моя трансляция, перевод литературы на более-менее эмоциональный, визуальный язык.
Чему я там научился, во ВГИКе? Там были удивительные педагоги, которые приучали меня смотреть кино. Мой мастер, режиссёр-документалист Аркадий Коган, к которому я очень нежно отношусь, смог вбить в мою голову что-то важное для понимания жизни. У сценариста Юрия Арабова есть книга по кинодраматургии, которая называется «Механика судьбы». Это самое точное, что можно сказать о кино. Вот и всё. Пожалуйста, давайте избегать пафоса.
– Я завёл об этом разговор, потому что в поле документального кино достижений немного. Биографический фильм чаще всего делается по одним и тем же, универсальным и предсказуемым лекалам. А у вас, как мне кажется, сложился свой узнаваемый стиль.
– Дай Бог. Я буду рад, если вы правы. Мне тяжело себя оценивать. Я, в основном, вижу в своих работах слабые места, поэтому чрезвычайно волнуюсь перед каждой премьерой.
– Будем считать мои слова авансом. Но продолжим. Несмотря на короткий метр, ваши фильмы кажутся полноформатными. Полагают, что этот эффект достигнут благодаря кропотливой работе с первичным материалом – стихами, прозой, письмами, дневниками. Как долго вы пишете сценарий и какой фильм оказался самым трудоёмким?
– Прежде чем начать работу, надо впитать всё, что было написано человеком при жизни. Тогда проблем со сценарием не возникает. А самой трудоёмкой из четырёх оказалась, конечно, картина о Довлатове. Предыдущие фильмы создавались в несколько сжатых телевизионных рамках. Там есть масса артефактов, которые меня самого сейчас чрезвычайно раздражают.
– Например?
– Скажем, в фильме об Олеше присутствует анонимный голос за кадром. Нейтральный текст, комментирующий, если хотите, разжёвывающий происходящее. К счастью, в других картинах его нет. А в «Олеше» он появился, потому что фильм делался по заказу.
– Вы работали с замечательными актёрами. Кроме уже упомянутых Армена Джигарханяна и Кирилла Пирогова сотрудничали с Валентином Гафтом в фильме о Владимове. Как вы выбираете голоса для своих героев?
– Это самый мучительный процесс. И пока ты не услышал, кто это будет, фильм не складывается. Мы уже должны были ехать в Республику Коми – в места, где Довлатов служил во внутренних войсках, а я всё ещё не знал, кто заговорит от его имени. Уже с написанным сценарием я был в панике, потому что мысленно перебрал огромное количество артистов и чувствовал: всё не то. В истории с Бродским Кирюша Пирогов пришёл в голову совершенно неожиданно. А с Джигархяняном я сразу слышал его голос, сразу. Это было попадание в эпоху. Дело в том, что нужно на время стать другим человеком. Но он – суперпрофессионал.
– От имени Сергея Довлатова в вашем новом фильме говорит Сергей Пускепалис, для ярославцев человек не чужой. Он был главным режиссёром театра имени Волкова, ставил здесь спектакли. Как вам работалось с Пускепалисом? Он сразу согласился стать Довлатовым?
– Он сразу отказался. После того, как я понял перед Сыктывкаром, что это же Серёжа Пускепалис! Мы не были знакомы. Я позвонил, и он тут же отказался.
– А вы его знали как актёра по фильму «Как я провёл этим летом»?
– Да, конечно. Я ему позвонил. Говорю: «Сергей, вот такая вот история». «Не-не, ты чего, какого Довлатова?» Ему всю жизнь говорят, что он должен сыграть Довлатова. Я ему говорю: «Серёж, вы меня не поняли! Вы не будете в кадре! Это не будет обезьянничянье, портретное сходство. Давайте встретимся!» Мы встретились в традиционном сопровождении крепких и не очень крепких алкогольных напитков. И всё встало на свои места. Мы стали близкими товарищами, и я очень его ценю. Мне кажется, что он попал в десятку, и большое ему спасибо. По-моему, он выдержал испытание Довлатовым. Самое главное, что он мне сказал: «Ты несёшь большую ответственность перед теми, о ком ты делаешь, с кем ты делаешь и кто тебе помогает делать». И когда Серёжа посмотрел кино, он просто сказал: «Спасибо, что фамилии Пускепалис и Довлатов теперь в каком-то пространстве сочетаются».
– То есть, он вообще поклонник Довлатова?
– А какой думающий человек не поклонник?
– Хорошо, поехали дальше. Из ваших интервью я узнал, что все четыре писателя значатся в списке ваших любимых авторов. Похоже, что каждый ваш фильм – проект глубоко личный, а не просто заказная работа. Легко ли находить деньги для их реализации? И как это было с фильмом о Довлатове?
– Деньги искать тяжело. Никто не стремится протянуть тебе пачку банкнот, туго перевязанную бечёвой: «Сними-ка ты, старик, кино о Мандельштаме!» Но я особо не стесняюсь просить. Мне легко это делать, потому что знаю, что не для себя прошу. Деньги на фильм о Довлатове я собирал целый год.
– А родные Довлатова не вкладывались?
– Нет. Ну как я мог просить у них денег? Но они мне помогли. Поддержали впервые подобный проект. Его вдова Елена и дочь Катя живут в Нью-Йорке. Первая – неотъемлемый литературный персонаж довлатовской прозы. Она неоднократно появляется у нас в кадре.
– Деньги, собранные на фильм, надо «отбивать»?
– Те, кто их дал – благотворители. И дали с тем, чтобы было сделано хорошее кино.
– Они довольны результатом?
– Они не недовольны.
– В своих интервью вы говорите о том, что не хотите, чтобы ваши герои превращались в памятники. Но из них четырёх лишь Бродский стал в сознании многих своих поклонников бронзовым монументом. Свидетельство тому – армия эпигонов. Не хотели бы вы сделать в таком же стиле фильм об одном из забронзовевших литераторов-классиков 19-го века? Например, о Некрасове, памятник которому украшает Волжскую набережную в Ярославле?
– Некрасов пока не слишком жив во мне. А вот о Пушкине и Достоевском я периодически думаю. Об этих страстных, нервных людях, превратившихся в памятники.
Но эпоха так далеко ушла, требуется такое количество времени и приспособлений, чтобы её приблизить! Комментарий Лотмана, комментарий Набокова к «Евгению Онегину» – как же нам все эти реминисценции прочитать?
– И, всё-таки, заманчиво объединить вересаевского «Пушкина в жизни» и придыхательный пиитет пушкинистов в одном проекте. Но вернёмся к веку 20-му. Довлатов и Бродский, на мой взгляд, идеально дополняют друг друга в новой русской словесности. Один ушёл от серой советской словесности в неоклассицизм, другой – в анекдот, абсурд, насмешку, низовые пласты речи. Бродский породил массу эпигонов, Довлатов остался без школы и последователей. Кто из них, на ваш взгляд, актуальней для нынешней России?
– Актуальность – это что? Нынешняя неделя, месяц, год? Всё человечество спасти нельзя, спасти можно отдельного человека. Как отдельный человек я бесконечно консультируюсь, разговариваю и с Бродским, и с Довлатовым. Они – в равной степени часть меня, как разные окна дома, о котором я говорил в самом начале. У Бродского эпигонов много и появились они уже давно, потому что есть ощущение, что ему можно подражать. Но мы-то по одной строчке отличим оригинал от подделки. А сейчас кто бы ни написал смешно и коротко, говорят: «как Довлатов». Это удивительно, как он вырос. Как поп-корн в микроволновке, грохнул на целый пакет.
– Но Довлатов дольше рос, чем Бродский...
– Безусловно. Двадцать лет бесконечной редактуры собственных текстов.
– Причём сам Бродский в статье, написанной к годовщине смерти Довлатова, предрекал, что через двадцать лет он станет классиком. Так и произошло.
– Ну, это у Бродского была некоторая концепция торжества справедливости, которое наступает с опозданием в четверть века.
– Потому что поначалу Довлатова чуть ли не в фельетонисты зачисляли. Проходил по лёгкому жанру.
– Какая разница, кто куда его зачислял! Человек сидит и пишет, и он должен делать это хорошо. А Бродский – едва ли не единственный в русской литературе пример настоящего писателя, при жизни получившего сполна всё, включая Нобелевку.
– Большинство ваших работ сделано для телевидения. С фильмом о Бродском вы стали финалистом ТЭФИ-2010 в номинациях «лучший режиссёр» и «лучший сценарий». Но статуэтку так и не получили. Что вы думаете об этой премии и состоянии российского телевидения как такового?
– Мне совершенно по фигу. Мне абсолютно наплевать на эту и все остальные премии. Они не входят ни в какую сферу моих интересов. О состоянии телевидения я ничего не думаю, поскольку я его не смотрю. А чего там думать? Там всё очевидно. Нет разве?
– И последний вопрос. Как вы относитесь к ещё одному кинематографическому посвящению Иосифу Бродскому – фильму Андрея Хржановского «Полторы комнаты». Там ведь тоже сделана попытка стыковать разные реальности. При этом актёр, играющий главную роль, за кадром не остаётся. Он существует в одном пространстве, в одном эпизоде с реальными друзьями поэта.
– Вообще, на такие вопросы отвечать тяжело. Ну это же коллеги!
– Можете не отвечать. Признаюсь, что меня подобная стыковка слегка покоробила.
– Знаете, Бродский – это явление. Явление большое. О нём говорят разные люди. Пусть говорят. Пожалуйста. Это стоит того, чтобы лишний раз услышать: «Нынче ветрено и волны с перехлёстом...» Пусть это будет звучать. Не важно, в какой форме.
Беседовал Александр БЕЛЯКОВ. 
Фото с сайта кинотеатра «Родина».